Да-а, время, время… Это было в далеком дошкольном детстве. Словно в сказке. И ее, эту «сказку», я теперь частенько «перечитываю». …

То окно, к которому можно было взобраться по крутой лестнице, манило меня каждый раз, когда бывал на колхозной ферме. Проходя мимо, я всегда останавливался и смотрел на него: так хотелось узнать, что там увижу? Но боязнь не позволяла взбираться: а вдруг да упаду, и тогда мама больше никогда не позволит приходить к ней на ферму. Да и она не раз предупреждала: «Коля, туда не лезь – упадешь. Иди, вон, походи по проходу…»

Проход – это место между стеной и кормушками. Идешь по нему – и коровы тянут морды, вроде бы чего-то ожидая или недоумевая: что тут за маленький человечек, зачем он появился? Мне было интересно смотреть на коровьи головы, хотелось дотронуться до них, погладить. А коровы высовывали длиннющие языки, норовя лизнуть руку, и я отдергивал ее…

Особенно меня интересовал огромнейший черно-пестрый бык, который стоял в конце двора. Он всегда косился, шумно пыхтел, а то греб копытами навоз, забрасывая его себе на спину. Я его боялся, но уходил не сразу, немного прятался за кормушкой, потом осторожно выглядывал. А его, бычину, видать, это злило или забавляло, и он пыхтел еще сильнее. Не зря мама говорила: «Не подходи к нему близко: он такой злюка. Лучше постой возле Зорьки, она добрая корова…»

И вот однажды я все-таки не сдержался: взобрался-таки по лестнице к тому загадочному окну, заглянул в него… и увидел: сначала небольшие кусты в логу, одинокую кривую березу, а потом – светлое ровное поле, за ним – далеко-далеко – темный лес…

– Коля! – услышал я мамин голос. – Ты все-таки взобрался. Давай, слезай осторожно, и пойдем домой.

По дороге я торопливо рассказывал, какое увидел большое поле, как далеко лес – вот бы побывать там. А мама успокаивала: «Побываешь еще. Вот подрастешь, дак, еще не то увидишь».

Другую даль я увидел, когда стал ходить с ребятами в школу, в соседнюю деревню. Бывало, свернем с дороги, поднимемся на Чигирину – высоченный холм – и вот всматриваемся в дали: длинный увал, обширные поля, леса… Каким все казалось загадочным и таинственным! Каждый раз мы видели что-то новое. Так эти дали открывали нам мир.

Завораживали нас, деревенских ребятишек, и те дали, которые мы видели со своего Лесного угора, который возвышался над деревней с восточной стороны. С него совершенно по-другому виделась и Чигирина – словно какой-то великан с непричесанными волосами (лес по краям холма). И он тоже вглядывался в дали…

Позднее я восхищался далями во время службы в армии. Когда летчик брал меня, авиамеханика, с собой в тренировочные полеты, дух захватывало!

Но те дали были совсем иными. Казалось, я растворялся в них, как пылинка среди огромных приволжских полей… Эх, думалось, увидела бы меня мать на этой высоте высокой! И тогда я вспоминал то малюсенькое окошко на ферме, из которого впервые разглядывал даль…

Довелось мне видеть мощь Уральских гор. Я стоял на одной из них и видел на горизонте зубцы из камня и леса – ни полей, ни увалов – только горы и горы. И так мал по сравнению с ними показался наш Лесной угор. Но я решил для себя, что все равно он для меня выше всех гор!

Был я и на Останкинской башне, откуда московские многоэтажки казались игрушечными. И снова возникло сравнение из детства. Да, вспомнилась та самая лестница на ферме – невысокая, всего четырехметровая, но крутая. Однако она несказанно манила, звала к далям. И здесь, на Останкинской башне, невольно подумалось: вот куда поднялся бывший деревенский паренек, журналистским взором оценивающий события и в целом жизнь.

Дали, дали, дали… За свою жизнь я видел всякие. Но всегда перед глазами первой вставала та, родная, которую открыл в раннем детстве из окна двора: поле с кривой березкой на краю, дальний темный лес – эта картина грела меня и в других краях!

Теперь нет уже ни того двора, ни моей деревни. Ни многих деревень. А родная даль часто видится. И наяву, и во сне.

Николай Марихин.