Я стоял между грядок, щипал и ел луковые перья. В огород вошла мать.

– Сейчас, сынок, пахать будем, – сказала она, торопливо распахнув ворота. – Вспашем, избороним и рожь посеем.

Следом за ней появились женщины. Они принесли на руках конный плуг и положили его возле бани.

– Ну дак отдохнем маленько, а потом уж… – сказала мать. – Я пока кваску принесу из погреба, холодненького. А вы, бабоньки, посидите.

Вскоре она пришла с бураком в руках.

– Попробуйте квасок, свежий еще, не подкис.

Женщины пили прямо из бурака, передавая его друг другу. А я продолжал стоять в борозде. Слушал, как они нахваливали квас.

– Пожалуй, Николаевна, у тебя квас-то повкуснее моего будет, – сказала Саня Филиппиха. – У меня перекис уже. Надо бы новый ставить, да не из чего…

– Пейте на здоровье, пейте. Коля, – окликнула меня мать. – Иди-ко к нам.

Я несмело подошел к женщинам. Потупился.

– А что, бабы, может, Коля за плуг-то подержится? – Мать стала заправлять мою рубаху под штаны. – Дело немудреное, и нам все-таки полегче будет.

– Да он у тебя, Тоня, уже большой, – улыбаясь, сказала Поля Иванихина. – Настоящий пахарь, смотри. – Так ведь? – спросила она меня.

Я, смущаясь, промолчал.

А Зина Стёпина уже ставила плуг в борозду. Манька Апрошина, Аксинья Ваниха, Саня Филиппиха разбирали веревки.

– Да мы не так уж и быстро побежим, не отстанет наш Коля, – продолжала нахваливать меня Поля Иванихина.

– Видал ведь, как пашут, – говорила мне мать. – Давай берись за ручки.

Я взялся за ручки плуга. Они оказались выше уровня моей груди.

– Ой, да он как мой Коленька! – смеясь, сказала Манька Апрошина. А потом погрустнела и добавила: – Где-то он сейчас, мой Коленька? Поди уж и в живых-то нет. Давно писем не шлет дак…

– Ну-у, Маня, не раскисай, – обняла ее за плечи Филиппиха. – Придет твой Коленька. Жди. А вот пока берись за лямки.

Женщины взялись за веревки, перекинули их через плечи.

– Ну, Коля, держись за плуг, чтоб он не падал, – сказала мать, и женщины потянули плуг, часто оглядываясь, мол, все ли у меня в порядке.

Я изо всех сил держал плуг. Старался, чтобы он шел прямо, не клонился в сторону. Вскоре успокоился и понял – ничего сложного в пахоте нет. Да и женщины подхваливали:

– Вшестером-то все полегче. Считай, Тоня, у тебя еще один помощник подрос. О-хо-хо…

– Дак че, он уже в поле боронит вовсю, и поиграть парню некогда.

– Ничего, бабы. Вот придут мужики с войны – наиграется… Ой, скорей бы уж.

– Дак ведь… скоро и приходить-то будет некому, – это сказала Зина Стёпина. Она своего Ивана не ждет: еще в прошлом году похоронку получила.

Первый заход прошли быстро. Только раз остановились, чтобы посмотреть, как получается борозда – глубока ли. Да спросили меня, не тяжело ли. Я торопливо ответил: не тяжело, ведь не маленький, поди.

Во второй и третий заходы женщины еще уверенно тянули плуг. А потом все чаще стали останавливаться, смахивая пот с лица, жаловались на головокружение, боль в плечах, на голод…

А во время отдыха снова говорили о проклятой войне, о похоронках, которые часто получали в нашей деревне. Женщины сокрушались, что мука в амбарах кончилась, а до нового урожая еще далеко. Как-то пережить это время?..

В тот день загон все-таки вспахали. Могли бы, наверное, и больше, да предстояло еще сделать немало другой работы: почти все они были доярками на колхозной ферме, да и по дому дел хватало.

– Ну, на сегодня хватит, а то завтра незаможем, – сказала мать. – Да и коровы скоро придут с пастбища.

– Ой, Коленька, спасибо тебе! – это подошла ко мне Манька. – Давай расти скорее, пахарем будешь, – и погладила меня по голове. Рука у нее была горячая, грубая.

– Устал, поди? – участливо спросила Филиппиха, тоже останавливаясь возле меня. – Ну, отдохни теперь. Рано бы тебе пахать-то..

Когда женщины ушли, я долго стоял возле плуга. Смотрел на блестящий, как зеркало, отвал, потом – на вспаханную землю. От нее шел приятный запах.

Мне хотелось есть, но я не торопился в избу. Лепешки из травы уже не лезли в рот – от них болел живот. А еще я думал о том, как придет с фермы мать, подоит нашу корову и нальет мне в кружку молока…

А завтра снова станем пахать. Скоро, говорила мать, надо будет сеять рожь…

Николай Марихин.